ДИАЛЕКТИКА ОТЧУЖДЕНИЯ В РОССИЙСКОЙ МЕНТАЛЬНОСТИ
А.Б. Мурашов, старший преподаватель кафедры философии и методологии науки ФсФ ТГУ
Как известно, российская ментальность, или, иначе говоря, – традиционное российское умонастроение всегда было предметом особого интереса как отечественных, так и зарубежных мыслителей, писателей, общественных деятелей. «Загадочная русская душа» и ее порою непредсказуемые и непоследовательные, а иногда и откровенно неразумные проявления – излюбленная тема многих как научных, философских, так и художественных, публицистических исследований, а также жарких споров. По мнению автора, одной из специфических характеристик российской ментальности, обуславливающих как уже названные, так и прочие особенности в исторически сложившихся отечественных образах мысли, чувства и действия является отчуждение.
Под отчуждением в данном случае понимаются прежде всего все виды и формы социального и межличностного отчуждения (хотя и как частные случаи онтологической постановки вопроса о тотальном отчуждении как способе Бытия вообще) в аспекте отношений «свои – чужие» и контексте «Я – Другое, Иное». И в этом смысле российская ментальность всегда представляла собой некоторое диалектическое противоречие, имея ввиду как безусловное тяготение к отчуждению внутреннему и внешнему, так и не менее выраженное стремление — это отчуждение если уж не снять и преодолеть вовсе, то, по крайней мере, ослабить. В настоящее же время такая постановка вопроса об отчуждении обретает совершенно особую актуальность в связи с нарастающей представленностью проблемы (феномена) отчуждения в современной культуре в целом. [1]
Действительно, в российской ментальности отчуждение в указанном выше смысле всегда было представлено двояко. Так, в частности, традиционные для России соборность, солидарность, коллективизм и общинность на фоне выраженной нелюбви к любым проявлениям индивидуальности, персональности и любой иной выделенности из общего, любой вообще маргинальности, за исключением отдельных случаев, о которых будет сказано далее – это «общее место» не только многих отечественных философских и богословских концептов, но и повседневная ткань социальной реальности. Отчуждение здесь не всегда понимается, но остро чувствуется как некий угрожающий совместному бытию феномен или факт, требующий преодоления или хотя бы некоторого смягчения. А поскольку отчуждение в данном случае именно чувство, которое чувствуется, проживается, которое является пронизывающей частью экзистенции, имманентной каждому реальному носителю, то оно задает как минимум настороженность и недоверие в отношении к Другому, а чаще – просто агрессивность. В связи с чем, поскольку отсутствуют собственные механизмы сдерживания, гашения этой настороженности и агрессивности, создаются внешние такие механизмы, институализированные в религиозных и общественных (общинных) предписаниях и моральных установлениях, способные обеспечить более или менее безопасное совместное существование. То есть, все эти «соборные» установления есть не выражение «имманентной соборности» в российской ментальности, а напротив, жесткая институализация во внешнем предписании этих идей, как способ общественной саморегуляции, обеспечивающий возможность совместного выживания. Вместе с тем, необходимо указать и на такую черту российской ментальности как безудержное стремление к поиску и обретению смысла жизни, общую смысложизненную ориентированность всей отечественной культурной традиции, что прямо указывает на важность преодоления не только социального отчуждения во всех его повседневных проявлениях, но и тотального, вселенского, бытийственного отчуждения человека от Мира и Бога, отчуждения существования от сущности, в любой из известных классических постановок этой проблемы в философии.
Однако, наряду с названными чертами и тенденциями, указывающими на феноменальное присутствие отчуждения и попытки его преодоления в российской ментальности и социальной реальности, приходится констатировать и наличие ярких свидетельств неудачи этих стремлений. Такими свидетельствами, отчетливо демонстрирующими другую сторону культурной и социальной представленности отчуждения, противоположную попыткам его преодолеть являются общепризнанные для российского ментоса крайняя нетерпимость, а иногда и откровенная ненависть ко всему Иному, чужому: просто иностранцам и другим языкам, другой культуре и другим ценностям, другому повседневному жизненному укладу и даже просто другим бытовым устоям. И традиционные российская многонациональность, и многоконфессиональность, а значит – необходимая поликультурность, вопреки естественному в этом случае ожиданию так и не решили этой проблемы, она была за этими факторами лишь укрыта и спрятана. Высказывая это суждение автор имеет ввиду прежде всего то, что реальная, эмпирическая, внешняя поликультурность российского общества как суммы разных этносов (ибо о цельном гражданском обществе в России вообще нельзя вести речь, оно никогда не существовало в реальности и не существует сейчас) так и не стала для людей, живущих в российском культурном пространстве поликультурностью внутренней. И та терпимость, которую мы в этом ключе наблюдаем, а порою даже подчеркиваем, в подавляющем большинстве случаев лишь внешняя терпимость, за которой нет никакого подлинного признания безусловного права других на другое, никакой открытости и восприимчивости к иному, другому и разному. Напротив, эта «терпимость», как правило, обычно не более чем способ приглушить с трудом сдерживаемое отрицание самой возможности бытия этого иного, другого и разного, отрицание права на его существование, основанное на глубоком убеждении, что есть некоторое «подлинное и правильное», носителями которого являемся именно мы (в данном случае – обладатели российской ментальности и культуры), а все прочее подлежит искоренению, или, в более мягком варианте – исправлению и просвещению. Утверждая эту нетерпимость к иному, следует добавить, что она, обычно, дополняется и такой же нетерпимостью ко всему новому, пусть даже и своему, к любым инновациям вообще, любым отклонениям от однажды установленного и существующего порядка вещей. Этой ментальности свойственен и патологический культ традиции во всех возможных смыслах, откровенный страх, а иногда и поистине вселенский ужас перед новым и неизвестным, неизведанным, вечная российская обращенность назад, к «отеческим гробам» и былому, на фоне выраженной неприязни к молодому и грядущему. Вместе с тем, справедливости ради необходимо отметить, что и эти черты традиционного российского менталитета также всегда имели некоторые варианты компенсации, выражавшиеся в частности в принятии и сочувствии по отношению к прокаженным и юродивым, сирым и убогим, обиженным и оскорбленным, несправедливо преследуемым и прочим.
На взгляд автора все эти тенденции, о которых здесь идет речь, а именно – имманентная межличностная и межобщинная отчужденность, вкупе с культурными механизмами ее компенсации и смягчения, традиционная смысложизненная проблематика с исканиями ее разрешения, неприязненное отношение к иному и новому отнюдь не являются эксклюзивными особенностями только российской ментальности, и где-то в меньшей, а где-то, возможно, в большей степени представлены и в иных культурах и традициях. Однако именно в России эти черты представлены столь широко и актуально, что эта представленность позволяет обоснованно и правомерно ставить вопрос о некоторой духовной слабости, незрелости, несформированности фундаментальных бытийственных и экзистенциальных оснований у большинства носителей российской ментальности и в российской культуре в целом. Только слабый, неуверенный в себе и своих ориентирах и ценностях, не ставший, не оформившийся человек (равно как и народ) со страхом относится к иному и новому, другому и разному, поскольку видит в этом угрозу своей стабильности, своему существованию, чувствует, что может быть не в силах этому противостоять, ожидает, что не выдержит этого внешнего чуждого натиска, и пытается от него защититься всеми возможными способами. Думается, что вполне допустима такая экстраполяция суждений, основанных на анализе психологии отдельных представителей носителей ментальности, о которой здесь идет речь, на психологию этой ментальности по отношению к ее носителям (народу) в целом. Фундаментальные же основания любых проявлений нетерпимости как некоторого локуса феномена отчуждения следует искать в глубоко укоренившейся в сознании людей, представляющих прежде всего западную цивилизацию (и это уже свойственно не только россиянам, но им, в силу указанных выше причин – лишь в более выраженной форме) идее о самой возможности обладания Истиной, возможности познания того, «как все есть на самом деле». Именно эта фундаментальная рационалистическая идея всей западной науки и философии, вообще западной мысли, порождает как у народов и отдельных личностей излишне самоуверенных, так, в равной степени, парадоксальным образом, и у народов, напротив – крайне в себе неуверенных, духовно слабых, безусловно вредную иллюзию или надежду, что именно они обладают этим «истинным знанием», тем, «как все есть на самом деле», тем, как «правильно», как разумно, должно и так далее. И до тех пор, пока эта фундаментальная гносеологическая установка не будет отвергнута полностью, как заведомо ложная – до тех пор не будет возможна нигде и настоящая, подлинная терпимость и толерантность, заменяемая модной сейчас политкорректностью, которая с терпимостью не имеет ничего общего. Подлинная терпимость, о которой мы здесь говорим предполагает не установку «я другое не понимаю и не признаю, но терплю, удерживаясь лишь внешне в рамках приличий», а действительный отказ от самой возможности того, что кто-либо может быть носителем безусловной и безупречной истины, и действительное признание и принятие Мира как пространства разного, с равными правами для существования всего. [2]
Говоря о представленности феномена отчуждения в российской ментальности совершенно необходимо обратить внимание на его противоречивый, диалектический характер. Действительно, при анализе феномена мы всякий раз обнаруживаем не только его развернутую представленность, попытки компенсировать или преодолеть это отчуждение. Более того, можно уверенно указывать на диалектическое единство этих сторон, в том числе и в таком аспекте, как свойственную носителям российской ментальности солидарность и тяготение к объединению в борьбе или противостоянии с иным, другим – чужим, называемую обычно способностью объединяться лишь против кого-то или чего-то, но редко – для того, чтобы с чем-то или кем-то консолидироваться и интегрироваться. В этой связи, и учитывая выдвинутые ранее общие посылки о невозможности подлинной терпимости в условиях господства установки на возможность познания Истины, автору представляются совершенно бесперспективными предпринимаемые сейчас усилия и попытки перенести уже ставшие на Западе общим правилом толерантность и политкорректность на российскую почву. Все здесь, в российской ментальности и социальной реальности, культуре и традиции противно и противится этим идеям, ибо даже в сегодняшнем, критикуемом нами, неподлинном, западном виде, эти идеи требуют совсем другого уровня зрелости общественного сознания. [3]. Более того, есть и еще одно обстоятельство, выступающее серьезным препятствием для распространения в России этих идей. Имя этого препятствия – так называемая «русская идея», все чаще и настойчивее обретающая в последнее время откровенно националистические, а порою – шовинистические или даже фашистские черты. При молчаливом согласии государства (порою граничащем с одобрением), с этими идеями на всех уровнях государственной власти и управления, а также их широкой общественной поддержке и куда более слабых общественных протестах, на фоне отсутствия гражданского общества как такового и его сформированной демократической инфраструктуры, в условиях растущей люмпенизации населения и безудержной православной пропаганды, а также конфессиональной, религиозной, этнической и идеологической нетерпимости, культивируемый и пропагандируемый сейчас национальный солидаризм и новый патриотизм не только не способствуют распространению идей толерантности, но и могут обернуться куда более серьезными для общества и культуры последствиями. Всякое педалирование национального вопроса, а тем более, учитывая отечественную традицию и историю – русского вопроса, обязательно обеспечивает неконтролируемое нарастание социального отчуждения и вражды, которое рано или поздно всегда и неминуемо приводит любое общество только к одному финалу – войне и смерти.
ЛИТЕРАТУРА
1.Мурашов А.Б. Амбивалентность отчуждения в современной культуре.//Дефиниции культуры: сборник трудов участников Всероссийского семинара молодых ученых. Томск, 2001. — 263-267.
2.Мурашов А.Б. Педагогический аспект практики диалога.//Постоянный адрес статьи в Internethttp://www.alexmur.narod.ru/position-publ-article2001-2.htm.
3.Мурашов А.Б. Особый ребенок как маргинальная отчужденность.//Тезисы докладов и сообщения межрегиональной научно-практической конференции «Особый ребенок в современном обществе: теория и практика социализации». Томск. МГОПУ им. М.А. Шолохова. 2002. — с.50-53.